Старый МХАТ и Чехов

Увеселения и казни

Старый МХАТ и Чехов

Сообщение Speranza » Чт май 17, 2018 1:04 am

Сейчас мы послушаем уникальный голос Василия Ивановича Качалова. :)



Качалов, Василий Иванович (настоящая фамилия Шверубович) - известный артист Московского Художественного театра. Родился в 1875 г., сын священника; учился на юридическом факультете в Санкт-Петербургском университете; будучи студентом, участвовал в любительских спектаклях и, выйдя из университета, сделался профессиональным актером. Играл в Казани и Саратове; в 1901 г. поступил в Художественный театр. Исключительные природные данные Качалова - великолепный, глубокий и гибкий голос, изящная внешность и особое, не поддающееся анализу "сценическое обаяние" - скоро сделали его любимцем публики. Репертуар Качалова обширен и разнообразен: он играл Юлия Цезаря, и барона в "На дне" Горького , ибсеновского Бранда - и барона Тузенбаха, Петю Трофимова в чеховских пьесах, Пимена в "Борисе Годунове", и Анатему Леонида Андреева , Ивана Карамазова, и Горского в тургеневской комедии "Где тонко, там и рвется", Чацкого, и Николая Ставрогина, Гамлета, и Глумова в комедии Островского . Наименее в его средствах роли, требующие сильного, цельного, стремительного темперамента, как Бранд, или острой художественной чеканки, как Глумов. Но в каких бы ролях Качалов ни выступал - драматических или характерных, с оттенком лиризма и меланхолического юмора, в мягкой и сдержанной игре его всегда чувствуется большая интеллигентность, светлое душевное благородство и, зачастую, какая-то особая нота тревожной внутренней неудовлетворенности. Качалов - превосходный, совершенно исключительный по благородству и тонкости чтец современных поэтов.

Благодаря выдающимся достоинствам голоса и артистизму, Качалов оставил заметный след в таком особом роде деятельности, как исполнение произведений поэзии (Сергея Есенина, Эдуарда Багрицкого и др.) и прозы (Л. Н. Толстого) в концертах, на радио, в записях на граммофонных пластинках.


https://teatr.audio/akter-vasiliy-kacha ... kie-zapisi
"Дюма" и "Гёте" в моём профиле суть типы временные, игровые и ситуативные
Аватара пользователя
Speranza
Гуру
Гуру
 
Сообщения: 22407
Зарегистрирован: Пт май 04, 2018 11:27 pm
Откуда: Germany
Медали: 8
Пол: Женский
Соционический тип: Дюма
Тип по психе-йоге: Гёте (ФВЛЭ)
Темперамент: Сангвиник
Профессия: филолог

Старый МХАТ и Чехов

Сообщение Speranza » Сб май 19, 2018 1:30 am

Продолжим тему "Чехов и МХАТ", особенно "Чехов и Чайка".


Михаил Павлович Чехов, брат Антона Павловича, писал в своей книге "Вокруг Чехова": «Я не знаю в точности, откуда у брата Антона появился сюжет для его "Чайки", но вот известные мне детали. Где-то на одной из северных железных дорог, в чьей-то богатой усадьбе жил на даче Левитан. Он завёл там очень сложный роман, в результате которого ему нужно было застрелиться или инсценировать самоубийство. Он стрелял себе в голову, но неудачно: пуля прошла через кожные покровы головы, не задев черепа. Встревоженные героини романа, зная, что Антон Чехов был врачом и другом Левитана, срочно телеграфировали писателю, чтобы он немедленно же ехал лечить Левитана. Брат Антон нехотя собрался и поехал. Что было там, я не знаю, но по воз-вращении оттуда он сообщил мне, что его встретил Левитан с чёрной повязкой на голове, которую тут же сорвал с себя и бросил на пол. За-тем Левитан взял ружьё и вышел к озеру. Возвратился он к своей даме с бедной, ни к чему убитой им чайкой, которую и бросил к её ногам. Эти два мотива выведены Чеховым в его "Чайке".
Работая над этой комедией, Чехов признавался в одном из писем: "Пишу её не без удовольствия, хотя страшно вру против условий сцены…много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов люб-ви". Чехов дерзко нарушил привычные правила драматургии. Держать зрителя в напряжении, заставлять его следить за острым развитием сюжета, плакать и смеяться над невероятными ситуациями и не давать опомниться до самого финала - вот что считалось сценичным. Чехов не последовал этим правилам, более того он создал пьесу, требующую от зрителя внутренней сосредоточенности, внимания к звучанию каждого слова, напряжённой работы мысли, умения чувствовать настроение спектакля и постоянное незримое присутствие автора. На сцене - самые обыкновенные люди. "Они плачут, удят рыбу, играют в карты, смеются и сердятся, как все", - писал Чехов.
"Чайка" называлась комедией, и это уже было необычным, ведь в "Чайке" смешного не больше, чем бывает в жизни. И как в жизни, ра-дость, любовь, успех достаются героям пьесы очень скупо или вовсе не достаются, их жизненные пути не всегда гладки, а их характеры не все-гда просты.
Создавая свою "Чайку", Чехов не гнался за каким-то идеалом жизни, не пытался изобразить что-то необыкновенное и фантастическое. Его "Чайка" - это жизнь, какой живёт каждый из нас и все мы.
Обманутые надежды, несчастная любовь, мысли о зря прожитой жизни - удел почти всех героев пьесы. И всё-таки "Чайка" вызывает впечатление света, возможного близкого счастья. Это впечатление создает и картина чудесного, "колдовского" озера, на берегу которого происходит действие, и стремление героев к настоящей жизни, и лирическая интонация, пронизывающая весь спектакль.



http://www.proza.ru/2002/04/24-88
"Дюма" и "Гёте" в моём профиле суть типы временные, игровые и ситуативные
Аватара пользователя
Speranza
Гуру
Гуру
 
Сообщения: 22407
Зарегистрирован: Пт май 04, 2018 11:27 pm
Откуда: Germany
Медали: 8
Пол: Женский
Соционический тип: Дюма
Тип по психе-йоге: Гёте (ФВЛЭ)
Темперамент: Сангвиник
Профессия: филолог

Старый МХАТ и Чехов

Сообщение Speranza » Вс май 20, 2018 6:09 am

Возвращаясь к теме отношений и переписки Писателя и его жены.


В письмах к жене особенно ярко проявилась способность Чехова сказать о важном, значительном в шутливой форме, как бы невзначай, без пространных пояснений. Не претендуя на роль учителя, наставника, Чехов убеждает "милую актрису" не падать духом в тяжелые моменты ее театральной жизни, отстаивать свои позиции ("гните свою актрисичью линию") или - позже - не снижать нравственных требований к себе {"только не мельчай, моя девочка"). Книппер так и не получила прямого ответа на вопрос, который она задала Чехову незадолго до его смерти. "Ты спрашиваешь,- писал Чехов,- что такое жизнь? Это все равно что спросить: что такое морковка? Морковка есть морковка, и больше ничего неизвестно". Такой ответ мог разочаровать, но для Чехова характерен именно такой ответ. В нем сказались и всегдашний чеховский скептицизм по отношению к претензиям на решение "общих" вопросов, и его давнее убеждение, что "не беллетристы должны решать такие вопросы, как бог, пессимизм и т. п." (А.С. Суворину, 30 мая 1888 г.) и неприятие всех современных ему религиозных, философских ответов на подобные вопросы. Чехов уклонялся в таких случаях от "длинного разговора с серьезным лицом, с серьезными последствиями", уходил от метафизических тем, избегал всяких поучений. Но его творчество помогало изучать и понимать жизнь, а пример его личности оказывал нравственное воздействие на всех, кто его знал.

Поэтому для Книппер, как и для многих других, он стал учителем жизни. "Ты, Антон, настоящий человек, ты любишь и понимаешь жизнь настоящую, а не выдуманную. Я это люблю в тебе ужасно",- писала она. И в другом письме: "Я около тебя становлюсь лучше..." Отдельные оценки Чехова - человека и художника, содержащиеся в письмах Книппер, могут показаться банальными да и просто неверными ("ты - русский Мопассан", "киселек славянский", "русский халатик" и т. д.). Такие оценки случайны, ибо чаще всего они связаны с конкретными, преходящими поводами. Но понято и не раз сказано в письмах Книппер главное: "ты большой человек", "настоящий человек", "мой человек будущего".

Разумеется, наиболее интересен их обмен мнениями о явлениях современного искусства, литературы. Прежде всего это становление Художественного театра, увиденное изнутри, глазами первой актрисы и главного автора молодого театра,- но не только это. Круг событий художественной жизни, о которых Чехов и Книппер пи шут друг другу, очень широк; первый период истории Художественного театра предстает в их письмах как часть общей культурной панорамы России на рубеже веков. Со страниц их писем звучат голоса Толстого, Горького, Станиславского, Немировича-Данченко, Бунина, актеров МХТ, молодых писателей. Уровень суждений о литературе и искусстве определяет в этой переписке Чехов. Воспитывающее значение его эстетики для себя признает Книппер ("С каким наслаждением я играю Машу!.. Я как-то поняла, какая я актриса, уяснила себя самой себе. Спасибо тебе, Чехов!").

Отдельные оценки тех или иных писателей, произведений у них могут расходиться. Но чаще всего это разговор близких по духу, по творческим позициям, по вкусам и интересам художников. Точек творческого схождения немало. Стремление "трактовать современную жизнь", интерес к жизни современной интеллигенции. Идеал простоты в искусстве ("Играла не просто, и это самое ужасное для меня",- призналась как-то Книппер; надо "писать просто, из русской жизни",- не раз подчеркивает Чехов). И одновременно с этим острая реакция на консерватизм формы, стремление к обновлению искусства, к "еретическому" новаторству. Что не менее важно - понимание искусства, творчества как неустанного труда, готовность к кропотливой, черновой работе, к вырабатыванию высокого профессионализма.

Все это питало их особую духовную близость. Письма Чехова к Книппер, наряду с его произведениями последних лет, стали наиболее достоверным отражением его внутренней жизни - той жизни, о которой Книппер впоследствии писала: "...таким я знала его: Чехов, слабеющий физически и крепнущий духовно... Жизнь внутренняя за эти шесть лет прошла до чрезвычайности полно, насыщенно, интересно и сложно..." (Книппер-Чехова, ч. 1, с. 45, 46).

Совсем особое значение переписка Чехова с Книппер имеет потому, что это живая история последней и самой большой любви Чехова. У всякого, кто знакомится с ней, возникает вопрос: чего больше - страданий или счастья принесла эта любовь писателю и актрисе? Утешая ее, он не раз повторял: "Если мы теперь не вместе, то виноваты в этом не я и не ты, а бес, вложивший в меня бацилл, а в тебя любовь к искусству"; "...если бы ты жила со мной в Ялте всю зиму, то жизнь твоя была бы испорчена и я чувствовал бы угрызения совести, что едва ли было бы лучше...". И она, часто казня себя за его страдания, знала и чувствовала то, о чем позже написала: "...ломка моей жизни отразилась бы на нем и тяготила бы его. Он никогда бы не согласился на мой добровольный уход из театра..." Но логика этих утешений все же безжалостна по отношению к их любви. И в жизни эти шесть лет "сложились из цепи мучительных разлук и радостных свиданий" (Книппер-Чехова, ч. 1, с. 46). Встречные и ответные письма Чехова и Книппер словно связаны единым драматическим сюжетом, читаются как литературный памятник громадного человеческого интереса, как одно из самых щемящих повествований о встречах и разлуках.


Источник: http://chehov-lit.ru/chehov/bio/pisma-knipper.htm
"Дюма" и "Гёте" в моём профиле суть типы временные, игровые и ситуативные
Аватара пользователя
Speranza
Гуру
Гуру
 
Сообщения: 22407
Зарегистрирован: Пт май 04, 2018 11:27 pm
Откуда: Germany
Медали: 8
Пол: Женский
Соционический тип: Дюма
Тип по психе-йоге: Гёте (ФВЛЭ)
Темперамент: Сангвиник
Профессия: филолог

Старый МХАТ и Чехов

Сообщение Speranza » Ср май 23, 2018 1:40 pm

Очень интересные воспоминания оставил Василий Иванович Качалов об Антоне Павловиче Чехове.

Когда Антон Павлович хвалил актера, то иногда делал это так, что оставалось одно недоумение.

Так он похвалил меня за "Три сестры".

- Чудесно, чудесно играете Тузенбаха... чудесно... - повторил он убежденно это слово.

И я было уже обрадовался. А помолчав несколько минут, добавил так же убежденно:

- Вот еще N{1} тоже очень хорошо играет в "Мещанах".

Но как раз эту роль N играл из рук вон плохо. Он был слишком стар для такой молодой, бодрой роли, и она ему совершенно не удалась.

Так и до сих пор не знаю, понравился я ему в Тузенбахе или нет{2}.

А когда я играл Вершинина{3}, он сказал:

- Хорошо, очень хорошо. Только козыряете не так, не как полковник. Вы козыряете, как поручик. Надо солиднее это делать, поувереннее...

И, кажется, больше ничего не сказал.

Я репетировал Тригорина в "Чайке"{4}. И вот Антон Павлович сам приглашает меня поговорить о роли. Я с трепетом иду.

- Знаете, - начал Антон Павлович, - удочки должны быть, знаете, такие самодельные, искривленные. Он же сам их перочинным ножиком делает...

Сигара хорошая... Может быть, она даже и не очень хорошая, но непременно в серебряной бумажке...

Потом помолчал, подумал и сказал:

- А главное, удочки...

И замолчал. Я начал приставать к нему, как вести то или иное место в пьесе. Он похмыкал и сказал:

- Хм... да не знаю же, ну как - как следует.

Я не отставал с расспросами.

- Вот, знаете, - начал он, видя мою настойчивость, - вот когда он, Тригорин, пьет водку с Машей, я бы непременно так сделал, непременно.

- И при этом он встал, поправил жилет и неуклюже раза два покряхтел. - Вот так, знаете, я бы непременно так сделал.

Когда долго сидишь, всегда хочется так сделать...

- Ну, как же все-таки играть такую трудную роль, - не унимался я.

Тут он даже как будто немножко разозлился.

- Больше же ничего, там же все написано, - сказал он.

И больше мы о роли в этот вечер не говорили.

Антон Павлович часто говорил о моем здоровье и советовал мне пить рыбий жир и бросить курение.

Говорил он об этом довольно часто и ужасно настойчиво, особенно о том, чтобы я бросил курить.

Я попробовал пить рыбий жир, но запах был так отвратителен, что я ему сказал, что рыбьего жира я пить не могу, а вот курить очень постараюсь бросить и брошу непременно.

- Вот-вот, - оживился он, - и прекрасно, вот и прекрасно...

И он собрался уходить из уборной, но сейчас же вернулся назад в раздумье:

- А жаль, что вы бросите курить, я как раз собирался вам хороший мундштук подарить...

Один только раз я видел, как он рассердился, покраснел даже. Это было, когда мы играли в "Эрмитаже".

По окончании спектакля у выхода стояла толпа студентов и хотела устроить ему овацию. Это привело его в страшный гнев.

...Помню, как чествовали Антона Павловича после третьего{5} действия в антракте. Очень скучные были речи, которые почти все начинались: "Дорогой, многоуважаемый..." или "Дорогой и глубокоуважаемый..." И когда первый оратор начал, обращаясь к Чехову: "Дорогой, многоуважаемый...", то Антон Павлович тихонько нам, стоящим поблизости, шепнул: "Шкаф". Мы еле удержались, чтобы не фыркнуть. Ведь мы только что в первом акте слышали на сцене обращение Гаева - Станиславского к шкафу, начинавшееся словами: "Дорогой, многоуважаемый шкаф".

Помню, как страшно был утомлен А.П. этим чествованием. Мертвенно-бледный, изредка покашливая в платок, он простоял на ногах, терпеливо и даже с улыбкой выслушивая приветственные речи. Когда публика начинала кричать: "Просим Антона Павловича сесть... Сядьте, Антон Павлович!.." - он делал публике успокаивающие жесты рукой и продолжал стоять. Когда опустился наконец занавес и я ушел в свою уборную, то сейчас же услышал в коридоре шаги нескольких человек и громкий голос А.Л.Вишневского, кричавшего: "Ведите сюда Антона Павловича, в качаловскую уборную! Пусть полежит у него на диване". И в уборную вошел Чехов, поддерживаемый с обеих сторон Горьким и Миролюбовым. Сзади шел Леонид Андреев и, помнится, Бунин.

- Черт бы драл эту публику, этих чествователей! Чуть не на смерть зачествовали человека! Возмутительно! Надо же меру знать! Таким вниманием можно совсем убить человека, - волновался и возмущался Алексей Максимович. - Ложитесь скорей, протяните ноги.

- Ложиться мне незачем и ноги протягивать еще не собираюсь, - отшучивался Антон Павлович. - А вот посижу с удовольствием.

- Нет, именно ложитесь и ноги как-нибудь повыше поднимите, - приказывал и командовал Алексей Максимович.

- Полежите тут в тишине, помолчите с Качаловым. Он курить не будет. А вы, курильщик, - он обратился к Леониду Андрееву, - марш отсюда! И вы тоже, - обращаясь к Вишневскому, - уходите! От вас

всегда много шума. Вы тишине мало способствуете. И вы, сударь, - обращаясь к Миролюбову, - тоже уходите, вы тоже голосистый и басистый.

И, кстати, я должен с вами объясниться принципиально.

Мы остались вдвоем с Антоном Павловичем.

- А я и в самом деле прилягу с вашего разрешения, - сказал Антон Павлович.

Через минуту мы услышали в коридоре громкий голос Алексея Максимовича. Он кричал и отчитывал редактора "Журнала для всех" Миролюбова за то, что тот пропустил какую-то "богоискательскую" статью{6}.

- Вам в попы надо, в иеромонахи надо идти, а не в редакторы марксистского журнала.

И помню, как Антон Павлович, улыбаясь, говорил:

- Уж очень все близко к сердцу принимает Горький. Напрасно он так волнуется и по поводу моего здоровья, и по поводу богоискательства в журнале. Миролюбов же хороший человек. Как попович, любит церковное пение, колокола...

И потом, покашлявши, прибавил:

- Ну, конечно, у него еще слабости есть... Любит на кондукторов кричать, на официантов, на городовых иногда...

Так ведь у каждого свои слабости. Во всяком случае, за это на него кричать не стоит. А впрочем, - еще, помолчавши, прибавил Антон Павлович, -

пожалуй, следует покричать на Миролюбова. Не за его богоискательство, конечно, а вот за то, что сам кричит на людей.

Послышались торопливые шаги Горького. Он остановился в дверях с папиросой, несколько раз затянулся, бросил папиросу, помахал рукой, чтобы разогнать дым, и быстро вошел в уборную.

- Ну что, отошли? - обратился он к Чехову.

- Беспокойный, неугомонный вы человек, - улыбаясь, говорил Чехов, поднимаясь с дивана. - Я в полном владении собой. Пойдем посмотрим, как "мои" будут расставаться с вишневым садом, послушаем, как начнут рубить деревья.

И они отправились смотреть последний акт "Вишневого сада".


Источник: http://chehov-lit.ru/chehov/vospominani ... alov_1.htm
"Дюма" и "Гёте" в моём профиле суть типы временные, игровые и ситуативные
Аватара пользователя
Speranza
Гуру
Гуру
 
Сообщения: 22407
Зарегистрирован: Пт май 04, 2018 11:27 pm
Откуда: Germany
Медали: 8
Пол: Женский
Соционический тип: Дюма
Тип по психе-йоге: Гёте (ФВЛЭ)
Темперамент: Сангвиник
Профессия: филолог

Старый МХАТ и Чехов

Сообщение Speranza » Вс май 27, 2018 6:58 am

Чехов и МХАТ.



Художественный театр оказался лучшим постановщиком литературных произведений Чехова.
Антон Павлович посещал репетиции. Режиссеры и артисты часто обращались к Антону Павловичу за советами.
Они построили на сцене единый и гармоничный ансамбль, который воплотил замысел драматурга.
Чехов, который был вынужден из-за болезни переехать на постоянное место жительства в Ялту,
не смог присутствовать на триумфальной премьере «Чайки» 17 декабря 1898 г.
«Успех колоссальный, мы все сумасшедшие от счастья» - писали в телеграмме Чехову участники спектакля.
Таким же успехом пользовалась другая постановка Художественного театра - Дядя Ваня (25 окт. 1899г).
Художественный театр, - писал Чехов режиссеру В.И.Немировичу-Данченко, - это лучшие страницы той книги,
какая будет когда-либо написана о современном русском театре[4] .


В апреле 1900 г. Художественный театр посетил с гастролями Ялту, где проживал Чехов. З
Здесь собрались тогда многие великие деятели русской литературы и искусства, в том числе Горький, Бунин, Рахманинов.
Их знакомство с Художественным театром, со Станиславским, встречи с Чеховым оставили яркий след в русской и мировой культуре начала 20-го века.
Станиславский и Немирович-Данченко попросили Чехова работать в Ялте над пьесами Три сестры (1900-1901) и Вишневый сад (1902-1903).

С Художественным театром Чехова связывали также родственные узы: 25 мая 1901 г. он женился на талантливой актрисе Ольге Леонардовне Книппер.
Впоследствии на сцену Художественного театра поступил племянник писателя - Михаил Чехов, гениальный актер и режиссер, автор книги «О технике актера»,
основавший в Америке в 1940-50-хг.г. свою театральную студию[6] .

Хотя К.С. Станиславский и В.И. Немирович-Данченко имели очень большой успех как режиссеры,
А.П. Чехова далеко не все удовлетворяло в их постановках.
О том, чтобы создать новый театр, более условный, чем МХТ, мечтал гениальный Всеволод Мейерхольд.
Как ученик Станиславского, он познакомился с Чеховым на репетициях «Чайки», где играл Треплева.
Мейерхольд видел в лице Чехова единомышленника и позднее использовал советы драматурга в своем творчестве.
Мейерхольда называют великим реформатором театра. Он поставил в 1927 году спектакль «33 обморока» по водевилям А.П.Чехова.

В советское время театральные интерпретации произведений Чехова отличались разнообразием.
Наиболее заметные постановки Три сестры В.И.Немировича-Данченко (1940), Иванов М.Кнебель и Б.Бабочкина, Три сестры,
Дядя Ваня Г.Товстоногова, Чайка, Вишневый сад А.Эфроса, Чайка, Три сестры О.Ефремова.
В 80-90-ег.г. интерес к творчеству Чехова еще более усиливается,
появляются оригинальные трактовки Э.Някрошюса, И.Райхельгауза, М.Розовского, К.Гинкаса и др..
Зарождаются традиции проведения чеховских театральных фестивалей в Ялте (с 1985), Москве (с 1995).
Большое влияние Чехов оказал на развитие русской и мировой литературы-прозы и драмы.
Чеховская Чайка, ставшая эмблемой МХТ, вместе с другими пьесами Чехова вошла в репертуар мирового театра.
О роли Чехова в искусстве 20-го века говорили крупнейшие драматурги Европы и Америки:
Дж.Б.Шоу, Дж.Б.Пристли, С.Моэм, Т.Уильямс, Ю.О Нил и др[7] .


http://mirznanii.com/a/278065/a-p-chekh ... nnyy-teatr
"Дюма" и "Гёте" в моём профиле суть типы временные, игровые и ситуативные
Аватара пользователя
Speranza
Гуру
Гуру
 
Сообщения: 22407
Зарегистрирован: Пт май 04, 2018 11:27 pm
Откуда: Germany
Медали: 8
Пол: Женский
Соционический тип: Дюма
Тип по психе-йоге: Гёте (ФВЛЭ)
Темперамент: Сангвиник
Профессия: филолог

Старый МХАТ и Чехов

Сообщение Speranza » Вт июн 05, 2018 9:51 am

Фрагмент из биографии Чехова на сайте "Мелихово".

По возвращении в Москву, в 1886 году, Чехов получает ободряющее письмо от писателя Д.В.Григоровича,
едет в Петербург, выразить свое почтение и признательность. В Петербурге он неожиданно получает приглашение на работу
от знаменитого издателя А.С.Суворина в газете «Новое время».

«Пестрые рассказы» (1886 г.), «Невинные речи» (1887г.). С началом регулярного сотрудничества с газетой Чехов отказывается от псевдонима и подписывается полным именем.

В 1887 году ставится первая пьеса Чехова «Иванов». Впервые она была поставлена в Москве в театре Корша, очень популярного у московской публики.

Ф. А. Корш - страстный любитель театра, сочинитель и переводчик пьес, весьма предприимчивый человек,
выстроил в 1882 году театр в Богословском переулке за очень короткий срок. За десятилетнюю деятельность театра, в котором играли знаменитые
В.Н. Давыдов, Глама - Мещерская, Рыбчинская, Мартынова, Кошева, Красовская, составлявшие редкий актерский ансамбль,
спектакли посмотрело более полутора миллиона зрителей, а пьес было поставлено более пятисот.
Главная заслуга Корша состояла в том, что он ввел утренние общедоступные спектакли из классического репертуара, которые охотно посещала молодежь.

19 ноября состоялась премьера пьесы Чехова «Иванов». Реакция публики была неоднозначной: кто-то громко аплодировал,
кто-то шикал, некоторые вскакивали с мест и топали ногами, а на галерке просто началось побоище.
Но в целом спектакль имел успех, хотя и пестрый. Чехова заметили, драматургия и замысел пьесы оказались новыми и интересными.
Началась официальная драматургическая деятельность писателя.


http://www.melihovo.ru/chehov.html
"Дюма" и "Гёте" в моём профиле суть типы временные, игровые и ситуативные
Аватара пользователя
Speranza
Гуру
Гуру
 
Сообщения: 22407
Зарегистрирован: Пт май 04, 2018 11:27 pm
Откуда: Germany
Медали: 8
Пол: Женский
Соционический тип: Дюма
Тип по психе-йоге: Гёте (ФВЛЭ)
Темперамент: Сангвиник
Профессия: филолог

Старый МХАТ и Чехов

Сообщение Speranza » Пн июл 09, 2018 8:35 am

Из воспоминаний О.Л. Книппер-Чеховой о своей сценической подруге ЭИИ.

Лилина Мария Петровна. Память несет меня за 50 лет назад: 14/26 июня 1898 г., Пушкино под Москвой, чудный солнечный день, когда впервые собралась молодая труппа нового Художественно-Общедоступного театра, впервые мы все увидели друг друга, и вот, среди радостных, возбужденных лиц, сияющих глаз — я невольно вновь переживаю незабываемое впечатление — как сейчас вижу юную фигуру какого-то особенного обаяния и неотразимой прелести, в светло-фисташковом легком платье, в большой шляпе à la bergère с длинными развевающимися лентами, чудесные белокурые волосы, большие, ясные, серо-голубые глаза, глядевшие на всех с каким-то радостным любопытством. Это — жена Константина Сергеевича Станиславского, артистка нашего театра — М. П. Лилина, с которой мы так дружно и интересно прошли наш художественный путь, и я до конца ее жизни была под обаянием этой нежной, сильной своим большим талантом индивидуальности.
Эта хрупкая очаровательная женщина была именно сильна своим глубоким, добиравшимся до самых недр человеческой души талантом. Диапазон ее искусства был огромный: с одинаковой силой она передавала нежность, искренность, затаенную любовь, глубокую веру в силы человеческого духа в чудесном образе Сони в «Дяде Ване»; давала впечатление прелести и поэтичной юности Ани с ее призывом к новой жизни в «Вишневом саде». А в «Чайке»!
Нельзя забыть ее Машу, с ее сложной внутренней борьбой; ее надрыва, ее покорности, уменья нести жизнь, несмотря ни на что. Театральный критик Н. Е. Эфрос приписывал успех «Чайки» отчасти этому образу Маши с ее внешней бравадой, с ее уменьем, переживая драму в душе, нюхать табак и пить водку. И как эта Маша в конце первого действия, в сцене с Дорном, рыдая, падает на скамью и тихо говорит: «Я люблю Константина»… .
А как Лилина блестяще рисовала Наташу в «Трех сестрах» — это маленькое мещанское существо, сумевшее подточить, как вредное насекомое, благополучие интеллигентной семьи Прозоровых. Войдя в семью и освоившись со своим положением хозяйки, она раскрыла всю свою мещанскую душонку со всем ее безвкусием, властностью, требованиями и полным непониманием благородства сестер, молча переносивших все причуды ее мещанского благополучия.
Лилина очень любила, понимала, чувствовала Чехова, она всем своим существом откликалась на изящество его письма и человечность его образов. Радостно было общаться с нею на сцене, встречать взгляд ее выразительных глаз, настоящих живых глаз, которые тебе что-то говорят и ждут от тебя ответа…

Lilina1.jpg
Lilina1.jpg (67.42 КБ) Просмотров: 1682



Лилина с необыкновенной страстностью относилась к работе над образом, добиралась до дна человеческой души, искала, наблюдала, а глаз у нее был очень зоркий, острый, иронический, довольно безжалостный; юмор ее был неиссякаем, он не покидал ее даже последний год ее жизни, когда физические тяжкие страдания должны были бы, казалось, подавить ее душевное равновесие — она необыкновенно мужественно, стойко, без единой жалобы переносила эти страдания, глаза ее светились, на губах была всегда приветливая улыбка — радостное у нее было восприятие жизни, несмотря ни на что.
В первый год Отечественной войны, когда нас всех эвакуировали, она отказалась покинуть Москву и, уже большею частью лежа, продолжала свои занятия с учениками Студии Константина Сергеевича, где она работала несколько лет с молодежью, заражая ее своим отношением к искусству и своей любовью к жизни. Это было ее увлечение, как бы смысл ее жизни. И когда я навещала ее — с каким восторгом рассказывала она о своей работе над «Вишневым садом», о новых mise en scène, о всем своем плане постановки… Все это показывало Лилину в новом освещении. Беззаветна была ее преданность идеям и системе Константина Сергеевича, его требованиям к театру и искусству.
Нельзя без волнения вспоминать последние месяцы ее жизни, когда она буквально побеждала болезнь. Весь ее незабвенный для всего Художественного театра, в особенности для нас, «стариков», образ сохранится навсегда во всей своей чистоте, поэтичности и обаянии.
Вложения
Lilina_stanislavski.jpg
Lilina_stanislavski.jpg (57.61 КБ) Просмотров: 1682
"Дюма" и "Гёте" в моём профиле суть типы временные, игровые и ситуативные
Аватара пользователя
Speranza
Гуру
Гуру
 
Сообщения: 22407
Зарегистрирован: Пт май 04, 2018 11:27 pm
Откуда: Germany
Медали: 8
Пол: Женский
Соционический тип: Дюма
Тип по психе-йоге: Гёте (ФВЛЭ)
Темперамент: Сангвиник
Профессия: филолог

Старый МХАТ и Чехов

Сообщение Speranza » Пн июл 09, 2018 8:44 am

Воспоминания Ольги Леонардовны о своём зеркальщике - Василии Ивановиче Качаловом.

Не знаю, придет ли такое время, когда облик Василия Ивановича станет для меня «воспоминанием»… И не знаю, какими словами сказать мне о нем сейчас, в этой книге, посвященной его светлой памяти, когда еще так недавно он был среди нас, такой всем нам близкий, дорогой, красивый своей благородной красотой, значительный своим волшебным обаянием.
Когда я думаю о нем, в памяти моей встают как бы два облика Качалова. Один — это милый, бесконечно дорогой, любимый Василий Иванович, друг, приятель, с которым мы за полвека почти много пережили общих радостей и страданий. Другой — это Качалов, наполненный поэтической творческой силой, когда звучал его неповторимый по красоте голос и доносил до слушателя всю глубину его мысли и чувства художника. Слушая его, раскрывалась душа от ощущения какого-то праздника, праздника духа, и возникало чувство радости, света, верилось в красоту жизни, верилось в человека, в его беспредельные творческие возможности.
Вся сущность Василия Ивановича была какая-то красивая, манящая — и внешность и внутренний мир. Походка, голос, мягкие движения прекрасных рук, взгляд умных, добрых глаз — иногда иронический, насмешливый, иногда задумчивый, отсутствующий, куда-то устремленный, иногда совсем благодушный, со сверкающим юмором — целая гамма была в этих изменчивых серо-голубых глазах… А за взглядом, за улыбкой, за внешним покоем чувствовалась сложная внутренняя, содержательная жизнь. У Чехова сказано: «… у каждого человека под покровом тайны, как под покровом ночи, проходит его настоящая, самая интересная жизнь» . И Василий Иванович берег эту жизнь, не растрачивал ее, нелегко раскрывал свой внутренний мир; но уж если он поверит человеку, подойдет близко, то будет другом.
Хоть мы почти полвека прожили рядом, часто жизнь уходила у него в одну сторону, у меня — в другую, и бывало, что мы подолгу не виделись вне театра. Но на сцене вся моя жизнь прошла рядом с ним. Помню, как он поступал в Художественный театр, как впервые пришел «настоящий» актер с пленительным голосом и тонким обаянием в нашу «семью», и с каким любопытством мы разглядывали его. Помню и первый спектакль «Снегурочки», в котором он играл Берендея, а я Леля, и чеховские спектакли: «Три сестры», он — Тузенбах, и «Вишневый сад», он — Петя Трофимов, и «Иванов»; и в это же время — триумф «На дне» Горького, напряженная, грозовая атмосфера «Детей солнца». Помню, как трудно приходилось нам в символических пьесах Ибсена — «Когда мы, мертвые, пробуждаемся» и, позднее, «Росмерсхольм»; потом — мучительное и все же счастливое время работы над «Гамлетом»; снова «Иванов», «Вишневый сад»… И, наконец, последняя наша встреча на сцене — «Враги»…
Последние годы нас как-то особенно сблизили — то в Барвихе жили мы вместе, то у него на даче, на его любимой Николиной горе. Особенно ярко стоит он у меня перед глазами в санатории «Барвиха» ранним летом 1948 года, за несколько месяцев до нашего 50 летнего юбилея, когда в его самочувствии наступило улучшение и мы все поверили, что он выздоравливает, что прежний страшный диагноз врачей оказался ошибкой. Какой-то окрыленный, бодрый, словно опять распрямился во весь рост, как будто снова вернулись силы. Как он радовался, глядя на окружающую природу, которая в тот год расцветала как-то особенно бурно, мощно, как он любил свои прогулки по чудесному парку, — даже на лодке катался, скрывая это от своих. И массу читал, и стихов и прозы, с книгой никогда не расставался. По нескольку раз в день, иногда и вечером, бывало, постучит ко мне в комнату: «Ольга, я на минутку… хочу тебе почитать — ты послушай, как это хорошо… вот еще какой чудный кусок, — можно еще?» Прочтет и скроется: «Ну, прости, покойной ночи!»
И долго еще потом не мирилось сознание с тем, что надвигается неизбежное, страшное.
Николина гора. Прозрачно-ясная осень. Его угасающий облик — все еще прекрасный, мужественный, строгий, но уже молчаливый. Он подолгу сидел в глубоком кресле на террасе, иногда с закрытыми глазами, и чувствовалось, как в этом молчании овладевали им думы…
Как-то вечером, после ужина, сидела я над пасьянсом, рядом сидела наша медсестра; вдруг вошел Василий Иванович, уже удалившийся было к себе в комнату, и громко обратился к нам: «Товарищи, я вас прошу прослушать… хочется попробовать, как голос звучит». И полным звуком, с большим темпераментом прочел из «Воскресения» Толстого весь огромный кусок о Катюше; голос звучал сильно и красиво во всех регистрах; читал он увлекательно, с самыми тонкими нюансами, казалось, никогда он так не читал, с полной отдачей себя. Это было какое-то чудо неповторимое… А за окнами стоял уже поздний темный осенний вечер.
И самый последний раз слышала я его, уже совсем незадолго до конца, в сентябре, в Барвихе, куда мы ездили навещать его — жена его Нина Николаевна, сын и я. После всех разговоров, вопросов и ответов он прочел стихотворение Блока:
«Идем по жнивью, не спеша,
С тобою, друг мой скромный
И изливается душа,
Как в сельской церкви темной
Осенний день высок и тих…»
«Ты чувствуешь, как это замечательно сказано: “высок и тих”», — сказал он и замолчал и задумчиво посмотрел в окно на высокие сосны в осеннем закате… Таким я сейчас вижу его с любовью и болью… И не забыть мне никогда эти два последних чтения.
Счастливыми могут считать себя все, кто хоть раз в жизни видел и слышал Качалова, великого артиста, умевшего волновать и потрясать души людские. Я же, оглядываясь назад, могу сказать, что у меня было особое счастье — долгая совместная жизнь в искусстве, наша дружба и память о его чистой, большой душе.
"Дюма" и "Гёте" в моём профиле суть типы временные, игровые и ситуативные
Аватара пользователя
Speranza
Гуру
Гуру
 
Сообщения: 22407
Зарегистрирован: Пт май 04, 2018 11:27 pm
Откуда: Germany
Медали: 8
Пол: Женский
Соционический тип: Дюма
Тип по психе-йоге: Гёте (ФВЛЭ)
Темперамент: Сангвиник
Профессия: филолог

Старый МХАТ и Чехов

Сообщение Speranza » Пн июл 09, 2018 8:52 am

Из воспоминаний О.Л. Книппер о встречах и театральной работе с М. Горьким (Елена в "Мещанах" задумана Горьким как образ женщины Энтузиастки, хотя, понятно, соционики тогда ещё не было, но Горький знал толк в разных женских характерах). :)

МОИ ВСТРЕЧИ С А. М. ГОРЬКИМ
Мои воспоминания о первых встречах с Алексеем Максимовичем Горьким относятся к тем далеким временам, когда он был еще молодым, но уже приобретавшим известность писателем и мы, молодежь, волновались его необычными, яркими рассказами, только-только появлявшимися в свет. Помню, как зачитывались мы его смелыми, красивыми легендами («Макар Чудра», «Старуха Изергиль»), его воспоминаниями о своих странствиях по Руси («Мой спутник»). И мечта о том, чтобы перенести на сцену эту незнакомую жизнь, этих невиданных героев, уже тревожила воображение. Занимала нас и самая личность автора: хотелось увидеть этого своеобразного «человека с воли». Казалось, что Горький должен быть каким-то особенным, не похожим на всех.
И вот весной 1900 года Художественный театр приезжает в Ялту к Антону Павловичу Чехову, чтобы показать своему любимому писателю и другу «Чайку» и «Дядю Ваню». Здесь-то мы и увидели впервые Алексея Максимовича. Эта встреча не обманула наших ожиданий. Как будто новая струя воздуха, порыв свежего ветра ворвался в нашу жизнь. Чем-то новым, свежим повеяло от него, молодого, большого, сильного, от него, какого-то могучего, своеобразного, в живописной рубахе, сапогах, с его непривычным волжским выговором на «о». При разговоре он характерным жестом, всей дланью, отбрасывал пряди длинных волос, падавших на лоб, и высоко закидывал голову. И эта его манера говорить, низкий голос, страстность речи — все привлекало нас.
Как сейчас помню: мы сидим в кабинете только что отстроенного дома Антона Павловича и целый день слушаем повествование Горького о его скитаниях по Крыму и Кавказу. Почти все, что говорит Алексей Максимович, нам уже знакомо по рассказу «Мой спутник», но сидим мы, затаив дыхание, слушаем жадно, потому что Горький как бы заново переживает все свои скитания, и это делает рассказ почти осязаемым и неотразимо увлекательным.
Живописную фигуру Горького можно было постоянно видеть в те дни то на ослепительно белой, залитой южным солнцем набережной Ялты, то на знаменитой тогда скамеечке возле книжного магазина Синани, где собирались все приезжие «знаменитости». Алексей Максимович всегда увлекался чем-нибудь и, широко жестикулируя, громким голосом что-то кому-то доказывал или рассказывал. Горький любил и умел рассказывать о том, что он видел и пережил.
Антон Павлович уговаривал Горького непременно писать пьесу, и, словно для того, чтобы «заразиться» атмосферой театра, Алексей Максимович неизменно сидел на всех наших спектаклях, охотно с нами беседовал, спорил, увлекая всех силой и образностью своей речи. В те годы я очень дружна была с Горьким. Он звал меня «тетечка».
В первой пьесе Горького «Мещане», написанной для нашего театра, мне предстояло играть одну из главных ролей — Елену. Возвращаясь памятью к 1901 году и перебирая свои письма к А. П. Чехову той поры, я нахожу в них отдельные вехи этой работы. «Мне много придется поработать и пофантазировать, чтобы выкроить из себя симпатичную мещаночку» (декабрь 1901 года). До тех пор ролей, подобных Елене, мне играть не приходилось. Создавая в пьесах Чехова образы Маши, Елены Андреевны, я ощущала себя в кругу мыслей, чувств, привычек, мне самой хороню знакомых, близких. Героинь чеховских пьес я знала, видела вокруг себя. Роль Елены была для меня новой, гораздо менее знакомой. Она ставила требования особой и яркой характерности. Теперь при постановке «Мещан» Елену почему-то часто делают интеллигентной «дамой» в нарядных модных туалетах, с «хорошими манерами». Мне кажется, это неверно. Елена вовсе не «пришлая» на этой улице, она и сама отсюда — из мещан. А такая тонкая дама навряд ли могла бы дружить с «арестантиками», печалиться их печалями, радоваться их радостями, она была бы среди них чужой. Да и все поведение, речь Елены обнаруживают в ней не интеллигентку, а симпатичную простенькую мещаночку. Именно такой представлялась она мне. Потому и одевала я свою Елену совсем не как «даму», а приблизительно так, как наряжались в праздничные дни дочки лавочников побогаче, которых мне приходилось видеть в Ярославской губернии (отец мой одно время служил там директором фабрики); моя Елена носила розовую кофту, украшенную на груди сборками и какими-то переплетами, черными и белыми, бусы и проч.
Вот еще два отрывка из тогдашних моих писем, свидетельствующих, что поиски шли именно в этом направлении: «Я, кажется, зацепилась за говор и за какую-то повадку мещанскую и приятную», «… Костюм вышел удивительный, серьги повесила на уши, прическу сделала характерную, и фигура и все мое существо изменились, и по указанию Горького я еще курила с мещанским шиком». Но не надо путать Елену, веселую вдовушку-мещаночку по своей сословной принадлежности, с мещанами, против которых направлена пьеса. Наоборот, всем своим существом, жизнерадостным и веселым, Елена отвергает их унылый ригоризм, их стремление к наживе, их вечное нытье и недовольство жизнью. Всегда радостная, счастливая, хотя жизнь у нее не такая уж беззаботная, Елена хочет видеть людей вокруг себя такими же радостными. Мне хотелось, чтобы моя Елена еще только входила в комнату, еще слов-то никаких не произносила, а уже все вокруг освещалось бы ее радостью, ее улыбкой. Вот она, вся тут, как на ладони. Такое толкование роли было подсказано самим Алексеем Максимовичем в его письме к Станиславскому, которое всем нам очень помогло в определении своих задач. Он говорит, что Елена «считает делом чести рассмешить, развеселить покойника; если он сопротивляется — готова ради этого лечь с ним рядом в гроб».
В связи с этим мне хочется возразить против еще одного толкования Елены, которое появилось на нашей сцене и представляется мне глубоко неверным. Елену иногда делают женщиной довольно развязной, вульгарной, женщиной, что называется, «легкого поведения». Откуда такое толкование? Ведь Елена у Горького не «легкого поведения», а «легкого характера» человек. Она любит, чтобы за ней поухаживали, любит пококетничать, но это не рассчитанное кокетство, а бессознательное проявление все той же неуемной силы жизни, играющей в ней, стремление осчастливить всех вокруг. Об этом-то и говорил Горький в письме. В своем кокетстве, в сознании своей неотразимости Елена не вызывающа, а простодушна. Она искренно верит, что все должны ее любить, и удивляется и огорчается, если кто-то относится к ней иначе. Привлекательность Елены отнюдь не сексуального свойства. Она коренится в ее наивной и непосредственной жизнерадостности — именно в этом смысл образа, именно этим она противостоит мещанам. Такого же свойства и ее гуманизм и постоянное стремление помочь людям — они не придуманы, а естественно, органично присущи ее натуре, — так, по крайней мере, казалось мне, когда я играла Елену. Фундаментом и самым любимым местом роли был для меня рассказ об «арестантиках», в котором ярче всего раскрываются все эти свойства ее натуры. И эти-то свойства делают Елену враждебной миру мещан, где «человек человеку волк». Роль Елены я очень любила, играла ее с удовольствием, и когда найдена была жанровая оболочка, играть мне было легко. Ведь я сама тогда была молодая, веселая, — улыбайся да говори! Никаких мучений с этой ролью у меня не было.
"Дюма" и "Гёте" в моём профиле суть типы временные, игровые и ситуативные
Аватара пользователя
Speranza
Гуру
Гуру
 
Сообщения: 22407
Зарегистрирован: Пт май 04, 2018 11:27 pm
Откуда: Germany
Медали: 8
Пол: Женский
Соционический тип: Дюма
Тип по психе-йоге: Гёте (ФВЛЭ)
Темперамент: Сангвиник
Профессия: филолог

Старый МХАТ и Чехов

Сообщение Speranza » Пн июл 09, 2018 9:11 am

В новой своей пьесе Алексей Максимович предложил мне играть Василису. Но я отказалась: этот тип жестокой, но сильной, умной и властной женщины был уже мне знаком по сцене и не очень меня интересовал. Привлекала меня в пьесе другая роль — роль проститутки Настёнки, ее-то я и начала репетировать.
Роль Насти была для меня труднее, чем Елены. Здесь нужна была не только внешняя яркая характерность, но и полное внутреннее перевоплощение, проникновение в сущность незнакомого характера.
Помню, все в театре были увлечены работой над пьесой. Сам Алексей Максимович принимал близкое участие в работе, рассказывал, показывал, учил всех нас чуждому нам быту. Учил он и меня очень старательно, как делать «козью ножку» из бумаги и сыпать туда махорку, которую Настя должна была курить. Еще предлагал он не то в шутку, не то наивно: «Давайте, тетечка, я вам девицу из ночлежки пришлю, она у вас поживет». Но я от «девицы» отказалась и в знаменитую экспедицию на Хитров рынок с нашими актерами не пошла. Я совершенно не умею копировать. Кроме того, здесь было, вероятно, в известной степени чувство самосохранения: я боялась, чтобы богатство и яркость новых впечатлений не заслонили для меня в этот начальный период работы над ролью ее сущность и не превратили мою Настёнку в чисто жанровую фигуру.
Вообще работа над ролью для меня — процесс очень сложный и трудный. Я всегда ролями мучилась, ходила «беременная» образом, не зная ни минуты покоя. Я не умею идти к роли от каких-то внешних черт, от внешней характерности, создавать роль с помощью одной техники. Не умею я и прибавлять к роли на каждой репетиции постепенно какие-то новые штрихи и краски: недаром в молодости меня много ругали за недисциплинированность в работе. Пока в душе у меня что-то не родится, теплота какая-то человеческая не появится — играть не могу. Это я называю «тайным браком» с образом. Вот я сажусь перед зеркалом гримироваться и гляжу прежде всего на глаза, как они смотрят. Я люблю те из своих ролей, в которых, даже когда меня нет на сцене, какая-то часть моей жизни остается. Такой ролью была моя Настя.
Конечно, это не значит, что, играя ее, я отказывалась от правдивой внешней характерности, от наблюдений. Я уже рассказывала, как Горький учил меня делать «козью ножку». Помогали мне по мере возможности и актеры. Они показывали, как ходят проститутки по улицам, разыгрывали целые сценки — диалоги с девицами из ночлежки. Вот подходит такая «Настя», протягивает негнущуюся руку лопаточкой и голосом, сиплым с перепоя, говорит угрюмо: «Дай пятачок опохмелиться» и т. п. Постепенно я выработала себе и этот сиплый, с хрипотцой, надтреснутый голос, и «деревянную» руку, и проч. Но это пришло тогда, когда была понята и почувствована сущность, «зерно» роли, которое Горький объяснил мне так: «Поймите, у нее ничего нет, совсем ничего, она почти голая и внутренне опустошенная — осталась только мечта о Рауле».
Опять-таки Настю потом играли иначе, подчеркивали в ней еще сохранившиеся черты ее «профессии», ее прошлого, играли проститутку с Бронной. Мне хотелось раскрыть в Насте ее полную душевную опустошенность, потерянность. На ней какая-то старая, драная ночная кофточка, сквозь которую виднеется голое тело, и ничего больше у нее не осталось — ни пуговки, ни бантика, ни шпилечки — ничего, чем хотелось бы прельстить клиента. Все прожито, пропито, и только всего имущества, что эти лохмотья да рваная замусоленная книжка «Роковая любовь», которую она прижимает к себе, которую не отдаст она ни за какие блага мира. Она конченая, испитая вся, и только и есть у нее эта маленькая частица человеческого мечта о Гастоне в лаковых сапожках, мечта, которой она верит и за которую цепляется. И эта мечта, пусть нелепая, уродливая, ставит ее все же выше обычного мещанина.
Вот эта крайняя, последняя опустошенность Настёнки — это и есть, казалось мне, выражение главной темы пьесы, то самое «дно», о котором она написана.
Первый спектакль «На дне» был настоящим триумфом Алексея Максимовича. Вызовам не было конца. Пьеса стала репертуарной и по сию пору все еще играется в нашем театре — скоро можно будет справлять ее полувековой юбилей .

Knipper-Nastja.jpg
Knipper-Nastja.jpg (21.17 КБ) Просмотров: 1674
Вложения
knipper_kachalov.jpg
knipper_kachalov.jpg (149.5 КБ) Просмотров: 1674
"Дюма" и "Гёте" в моём профиле суть типы временные, игровые и ситуативные
Аватара пользователя
Speranza
Гуру
Гуру
 
Сообщения: 22407
Зарегистрирован: Пт май 04, 2018 11:27 pm
Откуда: Germany
Медали: 8
Пол: Женский
Соционический тип: Дюма
Тип по психе-йоге: Гёте (ФВЛЭ)
Темперамент: Сангвиник
Профессия: филолог

Старый МХАТ и Чехов

Сообщение Speranza » Пн июл 09, 2018 9:27 pm

Образцовый дуальный союз ЛСЭ-ЭИИ, исключительно красивая пара (не знаю, насколько вообще такие отношения типичны, но ведь тут речь о гении и выдающейся женщине).

Stanislavski_Lilina.jpg
Stanislavski_Lilina.jpg (110.99 КБ) Просмотров: 1649


Долгий брак и творческий союз Константина Станиславского и Марии Лилиной по сей день вызывают восхищение. Они прожили вместе 50 лет. Что у них было главным: театр или семья? На этот непростой вопрос они отвечали так: семья и театр.

Юной Маше Перевощиковой никто не прочил актёрскую карьеру. Девушка из интеллигентной московской семьи училась в институте благородных девиц и по его окончании стала учительницей. Но это было время, когда многие в России увлекались любительским театром. Машу тоже манили подмостки. Взяв себе псевдоним Лилина, она вышла на сцену и так провела свой дебют, что о ней заговорила пресса. Псевдоним не помог: Машу узнало начальство института, в котором она работала. С местом пришлось попрощаться. Служебная неприятность компенсировалась обстоятельством, которое определило всю дальнейшую жизнь Маши. В том самом спектакле она играла вместе со Станиславским.

Он к тому времени уже был известным актёром-любителем, что огорчало его родных. Константин Алексеев – это настоящая фамилия Станиславского – должен был продолжить семейное дело. Алексеевы владели фабриками по производству золотых и серебряных нитей. Но в дело вмешалась четвертинка французской крови – бабушка Константина когда-то была парижской актрисой. Увлечение Кости театром родные пытались пресечь, назначив его управляющим фабрикой. На какое-то время это подействовало. А потом до родственников стали доходить слухи, что на подмостках появился актёр, очень похожий на их Кокосю, но с фамилией Станиславский. Пришлось домашним смириться и с актёрством наследника.

А он играл всё больше и больше. И всё чаще в паре с Лилиной. О том, что они влюблены друг в друга молодые люди и не подозревали. Константин Сергеевич писал: «Нам сказали об этом из публики. Мы слишком естественно целовались в спектакле». Через год Станиславский и Лилина обвенчались. Вскоре у них родилась дочь. Она прожила всего два месяца. Спустя ещё год Станиславский отправил другу письмо: «Вчера Бог послал нам дочку. Имя ей Кира Константиновна».

После Киры родился сын Игорь. Станиславский считал, что детей нужно приобщать к искусству, обязательно учить помогать бедным и входить в нужды других людей. Занимаясь воспитанием дочери и сына, Станиславский и Лилина увлечённо воспитывали и перевоспитывали друг друга. Лилина, не имея возможности выходить на сцену, отчаянно ревновала мужа к театру. Станиславский же упрекал Лилину в том, что она «охлаждает его неинтересными разговорами о хозяйстве». Впрочем, стоило только ей уехать в Харьков к брату, как Станиславский помчался следом. «В разлуке не могу даже думать о театре», – писал он жене.

Когда открылся МХАТ Лилину загрузили работой. Не только актёрской, хотя ролей у неё всегда было много. Она ещё и шила костюмы для спектаклей. Вкус у неё был изумительный, руки золотые. Несмотря на положение «первой леди» театра Лилина никогда ничего не требовала для себя. Даже завистникам было не к чему придраться. Больше всех это ценил Константин Сергеевич. «Ни секунды не сомневаюсь, что без тебя мне не прожить на этом свете», – говорил он жене. Она была единственной и главной женщиной в его жизни. Даже знаменитая танцОвщица Айседора Дункан, которая увлеклась Станиславским, потерпела полное фиаско. На её предложение станцевать для Константина Сергеевича обнажённой, он предложил позвать и Марию Петровну.

Революция 1917 года стала для Станиславского и Лилиной настоящей драмой. Один за другим погибали родные, мучил страх за детей. От былого богатства и независимости ничего не осталось. Новые хозяева жизни беспокоили даже по ночам. Однажды с проверкой неожиданно нагрянул уполномоченный. Снять верхнюю одежду он даже не подумал. А когда Константин Сергеевич попросил его снять хотя бы шляпу, ответил: «Нешто у вас здесь иконы?». Иконы в доме были. В комнате Марии Петровны находился киот. Там же хранились венчальные свечи. Спасение от ужасных реалий Станиславский и Лилина находили в любви друг к другу и в театре.

В 1928 году МХАТ праздновал 30-тилетний юбилей. Со сцены Станиславский ушёл с инфарктом. Больше он никогда не играл. Много преподавал и писал книги. Свой главный труд «Работа актёра над собой» Константин Сергеевич посвятил Лилиной – своей лучшей ученице, любимой артистке и преданной жене.

А Мария Петровна в своих воспоминаниях писала так: «Станиславский был человеком с большой буквы, а я с маленькой». Коллеги не соглашались с этим. Говорили, что она могла стать великой актрисой, но предпочла быть вторым человеком при великом первом. Это был её добровольный выбор. Может быть, в нём и крылся главный секрет их долгой и счастливой семейной жизни.

https://radiovera.ru/semeynyie-istorii- ... ilina.html
"Дюма" и "Гёте" в моём профиле суть типы временные, игровые и ситуативные
Аватара пользователя
Speranza
Гуру
Гуру
 
Сообщения: 22407
Зарегистрирован: Пт май 04, 2018 11:27 pm
Откуда: Germany
Медали: 8
Пол: Женский
Соционический тип: Дюма
Тип по психе-йоге: Гёте (ФВЛЭ)
Темперамент: Сангвиник
Профессия: филолог

Старый МХАТ и Чехов

Сообщение Speranza » Ср июл 11, 2018 8:39 pm

Можно бы ещё запостить сюда что-то интересное ( я таки не оставила окончательно свой старый проект: написать для журнала МИС статью о МХАТ, в основном о взаимоотношениях Станиславского и Немировича, которых я считаю ЛСЭ и СЛЭ).
Никак не найду первоисточник, а помню, что где-то читала об этом у Гуленко: что квазитождественные отношения очень способствуют совместному творчеству и развитию.
Но это были очень сложные отношения, они прошли несколько разных этапов.
Интересно сравнить, как рассказывают Немирович и Станиславский о своём сотворчестве ( в тех текстах, которые изначально предназначены для публикации), как они постоянно "выясняли отношения" в своей переписке (хотя жили в одном городе - почему бы просто не поговорить?) , ну и как видели со стороны их отношения современники и театральные историки.
"Дюма" и "Гёте" в моём профиле суть типы временные, игровые и ситуативные
Аватара пользователя
Speranza
Гуру
Гуру
 
Сообщения: 22407
Зарегистрирован: Пт май 04, 2018 11:27 pm
Откуда: Germany
Медали: 8
Пол: Женский
Соционический тип: Дюма
Тип по психе-йоге: Гёте (ФВЛЭ)
Темперамент: Сангвиник
Профессия: филолог

Старый МХАТ и Чехов

Сообщение Speranza » Ср июл 11, 2018 8:53 pm

Пощу главу из "Моей жизни в искусстве" Станилавского, где он описывает свою первую конференцию с Немировичем-Данченко. Правда, там что-то не так с текстом (отредактировали те, кто лазил в мой компьютер, ещё и печатную книгу подменили - это уж пускай останется на их совести :D ), но общее впечатление о разговоре даёт.

Мечтая о театре на новых началах, ища для создания его подходящих людей, мы уже давно искали друг друга. Владимиру Ивановичу легче было найти меня, так как я в качестве актера, режиссера и руководителя любительского кружка постоянно показывал свою работу на публичных спектаклях. Его же школьные вечера были редки, в большинстве случаев закрыты и далеко не всем доступны.
Вот почему он первый нашел, угадал и позвал меня. В июне 1897 года я получил от него записку, приглашавшую меня приехать для переговоров в один из московских ресторанов, называвшийся «Славянским Базаром». Там он выяснил мне цель нашего свидания. Она заключалась в создании нового театра, в который я должен был войти со своей группой любителей, а он — со своей группой выпускаемых в следующем году учеников. К этому ядру нужно было прибавить его прежних учеников, И. М.
Москвина и М. Л. Роксанову, и подобрать недостающих артистов из других театров столиц и провинции. Главный же вопрос заключался в том, чтобы выяснить, насколько художественные принципы руководителей будущего дела родственны между собой, насколько каждый из нас способен пойти на взаимные уступки и какие существуют у нас точки соприкосновения.
Мировая конференция народов не обсуждает своих важных государственных вопросов с такой точностью, с какой мы обсуждали тогда основы будущего дела, вопросы чистого искусства, наши художественные идеалы, сценическую этику, технику, организационные планы, проекты будущего репертуара, наши взаимоотношения.
«Вот вам актер А., — экзаменовали мы друг друга. — Считаете вы его талантливым?» «В высокой степени».
«Возьмете вы его к себе в труппу?»
«Нет».
«Почему?» «Он приспособил себя к карьере, свой талант — к требованиям публики, свой характер — к капризам антрепренера и всего себя — к театральной дешевке. Тот, кто отравлен таким ядом, не может исцелиться».
«А что вы скажете про актрису Б.?» «Хорошая актриса, но не для нашего дела».
«Почему?» «Она не любит искусства, а только себя в искусстве».
«А актриса В.?»
«Не годится, — неисправимая каботинка».
«А актер Г.?» «На этого советую обратить ваше внимание».
«Почему?» «У него есть идеалы, за которые он борется; он не мирится с существующим. Это человек идеи».
«Я того же мнения и потому, с вашего позволения, заношу его в список кандидатов».
Но вот зашел вопрос о литературе, и я сразу почувствовал превосходство Владимира Ивановича над собой, охотно подчинился его авторитету, записав в протокол заседания, что признаю за моим будущим сотоварищем по театру В. И. Немировичем-Данченко полное право veto во всех вопросах литературного характера.
Зато в области актерской, режиссерской, постановочной я не оказался таким уступчивым. У меня был недостаток, который, смею думать, мне удалось теперь значительно побороть: раз увлекшись чем-нибудь, я без оглядки, точно в шорах, напролом стремился к заданной цели. В этот момент ни убеждения, ни доводы не действовали на меня. Все это, очевидно, следы детского упрямства. В то время, о котором идет речь, я был уже довольно опытен в вопросах режиссерского дела.
Поэтому Владимиру Ивановичу пришлось согласиться на право моего режиссерского и художественно-постановочного veto. В протокол было записано:
«Литературное veto принадлежит Немировичу-Данченко, художественное — Станиславскому».
В течение последующих лет мы крепко держались этого пункта условия. Стоило одному из нас произнести магическое слово veto, спор на полуслове обрывался без права его возобновления, и вся ответственность падала на того, кто наложил свой запрет.
Конечно, мы очень осторожно пользовались своим ультимативным правом и прибегали к нему только в крайних случаях, когда были вполне уверены в своей правоте.
Бывали, разумеется, и ошибки, но зато каждый из нас имел возможность до конца и без помехи проводить свои планы в области своей специальности. Другие, менее нас опытные, тем временем смотрели и учились тому, чего раньше не понимали.
В вопросах организации я охотно и легко уступил первенстве своему новому товарищу, так как административный талант Владимира Ивановича был слишком для меня очевиден. В деловых вопросах театра я ограничивался совещательной ролью, когда мой опыт оказывался нужным.
Финансовый вопрос также обсуждался на заседании в «Славянском Базаре». Было решено в первую очередь вербовать пайщиков из числа директоров Филармонического общества, среди которых было немало состоятельных лиц, а также и среди членов любительского кружка Общества искусства и литературы. Сам я мог принять в деле очень скромное материальное участие, так как прежние долги от Общества искусства и литературы сильно подорвали мое финансовое положение.
В вопросах общей этики мы сразу сговорились на том, что, прежде чем требовать от актеров выполнения всех законов приличия, обязательных для всех культурных людей, необходимо поставить их в человеческие условия. Вспомните, в каких условиях живут артисты, в особенности в провинции. У них часто нет даже своего угла за кулисами. Три четверти всего здания отдано зрителям: у них и буфеты, чайные, закусочные, и прекрасные раздевальни, и фойе, и курильные, и уборные с рукомойниками и теплой водой, и коридоры-променуары. Лишь одна четверть здания отдана в распоряжение сценического искусства. Здесь и декорационные, бутафорские, электроционные склады, здесь и конторы, здесь и мастерские, здесь и костюмерские и швальни. Много ли остается на долю актера? Несколько крошечных конур, похожих на стойла, под сценой, без окон и вентиляции, всегда пыльных и грязных, так как, сколько их ни мети, а сверху, со сценического пола, образующего потолок этих так называемых уборных, непрестанно сыплются сор, грязь, пыль, да такая едкая, перемешанная с краской, осыпающейся с декораций, что от нее болят глаза и легкие.
Вспомните обстановку этих уборных, — чем она лучше тюремной камеры: несколько плохо обструганных досок на кронштейнах, прибитых к стене, заменяющих гримировальный стол; небольшое зеркало, предназначенное для двух или трех артистов, в большинстве случаев кривое, купленное по случаю, из бракованного стекла; старый стул, негодный для партера, наскоро починенный и разжалованный в артистическую уборную; деревянная планка на стене, с набитыми на ней гвоздями, заменяющая вешалку; дощатая дверь с продольными трещинами, через которые удобно подсматривать одевание дам; гвоздь и веревка вместо замка; не всегда приличные надписи на стенах. Если же заглянешь в конуру суфлера, — вспомнишь средневековую инквизицию! Этот мученик обречен в театре на вечную пытку, от которой становится страшно за человека. Грязный ящик вроде собачника, обитый пыльным войлоком. Половина туловища суфлера погружена в подполье сцены с подвальной сыростью, другая половина туловища его — на уровне пола сцены — подогревается с обеих сторон стосвечевыми раскаленными лампами рампы. Вся пыль при раздвигании занавеса, при шмыгании женских юбок о пол сцены летит в рот мученика-суфлера. А он принужден весь день и весь вечер без передышки, в течение всего спектакля и репетиций, говорить неестественно сжатым, часто напряженным голосом, чтобы быть слышным только актерам, а не зрителям. Известно, что три четверти суфлеров кончают чахоткой. Все это знают, и никто не пытается изобрести более или менее приличную суфлерскую будку, несмотря на то, что наш век не скупится на изобретения.
В большинстве театров зал, сцена и уборные включены в общую систему отопления, а топка производится постольку, поскольку это нужно для публики, и температура в уборных артистов находится в прямой зависимости от температуры в зрительном зале.
Надо, чтобы зрителю было хорошо, а об актерах не думают. Поэтому в большинстве случаев артисты или зябнут в своих летних костюмах, в трико, или, наоборот, при усиленной топке, изнемогают от жары в тяжелых шубах на меху, в которые их одевают для русских боярских пьес, вроде «Царя Федора». В обычное же, не спектакльное, а репетиционное время в большинстве случаев театр совсем не отапливается. Напротив, он сильно охолаживается с раннего утра выноскою и приноскою декораций после вчерашнего и для сегодняшнего вечернего спектакля. При этом огромные ворота на сцене распахиваются и часами держатся в раскрытом положении, пока сценические рабочие не окончат носки. Нередко они задерживают начало репетиций на сцене, и потому артисты, собирающиеся для художественной работы, принуждены некоторое время дышать на сцене морозным воздухом, который, ворвавшись на сцену при носке, не успел еще согреться. При таких условиях приходится репетировать в шубах, в теплых ботиках, вместе с которыми вносится на сцену уличная грязь. За неимением своего угла или фойе, которых в описываемое время почти не бывало в театрах, артисту негде приютиться, и потому служители эстетики и красоты принуждены слоняться по грязным кулисам, по холодным коридорам, уборным в ожидании своего выхода на сцену. Беспрерывное курение, холодная закуска, колбаса, селедка, ветчина на разложенных на коленях газетах, сплетня, пошлый флирт, злословие, анекдоты являются естественным следствием нечеловеческих условий, в которые поставлен актер. В этой обстановке служители муз проводят три четверти своей жизни.
Все эти условия мы приняли во внимание и постановили в том знаменитом заседании, что первые деньги, которые нам удастся собрать на ремонт будущего нашего здания, будут употреблены на то, чтоб обставить закулисную жизнь актеров так, как это необходимо для эстетики и для культурной творческой жизни. У каждого артиста должна быть уборная, хотя бы не большего размера, чем одиночная пароходная каюта.
Эта комната должна быть устроена и отделана по требованиям и вкусу ее обитателя.
Там должен быть письменный стол со всеми необходимыми принадлежностями. По вечерам тот же стол может превращаться из письменного в гримировальный. Должна быть небольшая библиотека, шкаф для платья и костюмов, умывальник, покойное кресло, диван для отдыха после репетиций или перед спектаклями, паркетный пол, драпировки на окнах, с помощью которых можно было бы делать полную темноту во время утренних спектаклей, хорошее освещение для грима по вечерам и окно с дневным светом по утрам. Ведь мы, актеры, по целым месяцам почти не видим солнца: встаем поздно, так как, взволнованные вечерним спектаклем, поздно засыпаем, спешим на репетицию, целый день репетируем в помещении без света, а когда зимой, по окончании нашей дневной работы, выходим на улицу, уже зажжены фонари. И так изо дня в день в течение многих зимних месяцев. В уборных артистов должна быть пароходная чистота. Это потребует большого количества прислуги, и надо ее дать в первую очередь. Мужские и женские уборные должны быть в разных этажах, с отдельным мужским и женским фойе для общих сборищ за кулисами и для приема гостей. Там необходимо поставить пианино, библиотеку, большой стол для газет и книг, шахматы (карты строго воспрещаются, как и всякие азартные игры). Вход в верхнем платье, в калошах, шубах и шапках строжайшим образом воспрещен. Женщинам не дозволяется ношение шляп в помещении театра.
Вот после того, как будет заготовлено приличное помещение, приспособленное для интеллигентной жизни, можно будет предъявлять к актерам соответствующие строгие требования.
Мы говорили тогда и о художественной этике, и свои постановления записали в протоколе отдельными фразами и афоризмами. Так, например: «Нет маленьких ролей, есть маленькие артисты».
Или:
«Сегодня — Гамлет, завтра — статист, но и в качестве статиста он должен быть артистом…» «Поэт, артист, художник, портной, рабочий — служат одной цели, поставленной поэтом в основу пьесы».
«Всякое нарушение творческой жизни театра — преступление».
«Опаздывание, лень, каприз, истерия, дурной характер, незнание роли, необходимость дважды повторять одно и то же — одинаково вредны для дела и должны быть искореняемы».
На этом же заседании было решено, что мы создаем народный театр — приблизительно с теми же задачами и в тех планах, как мечтал Островский. Для популяризации этой идеи решено было выступить с публичными докладами, подать соответственные заявления в московскую городскую думу и т. п.
Впоследствии мы точно выполнили это постановление, но оказалось, что репертуар народных театров был настолько ограничен цензурою, что, открывая народный театр, мы были бы принуждены чрезвычайно сузить наши художественные задачи. Тогда решено было сделать наш театр «общедоступным».
Первое историческое заседание наше с В. И. Немировичем-Данченко, имевшее решающее значение для будущего нашего театра, началось в два часа дня и окончилось на следующий день утром, в восемь часов. Таким образом, оно длилось без перерыва восемнадцать часов. Зато мы столковались по всем основным вопросам и пришли к заключению, что мы можем работать вместе. До открытия театра, т. е. до осени 1898 года, времени оставалось еще много: год и четыре месяца. Тем не менее мы принялись за дело немедленно. Было решено, что в течение предстоящего года Владимир Иванович познакомится с артистами моего кружка, Общества искусства и литературы, а я — с его учениками, намеченными для будущей труппы. И, действительно, ни один школьный спектакль в Филармоническом обществе не проходил без моего присутствия, так же точно, как и ни одна моя постановка не прошла без просмотра и критики Владимира Ивановича. Критикуя и не боясь говорить и выслушивать правду, мы взаимно познавали друг друга, актеров и проч. Попутно обсуждался состав будущей труппы и администрации.
"Дюма" и "Гёте" в моём профиле суть типы временные, игровые и ситуативные
Аватара пользователя
Speranza
Гуру
Гуру
 
Сообщения: 22407
Зарегистрирован: Пт май 04, 2018 11:27 pm
Откуда: Germany
Медали: 8
Пол: Женский
Соционический тип: Дюма
Тип по психе-йоге: Гёте (ФВЛЭ)
Темперамент: Сангвиник
Профессия: филолог

Старый МХАТ и Чехов

Сообщение Speranza » Ср июл 11, 2018 9:14 pm

Вот пожалте, господа редакторы: вы не подумали, что я захочу ещё вернуться к этому проекту, и мне понадобятся неискажённые первоисточники для цитирования?
Они и Михаила Чехова отредактировали! :evil:

Придётся всё заново искать в интернете (если ещё можно будет найти тексты без этой юмористической правки) :I2
"Дюма" и "Гёте" в моём профиле суть типы временные, игровые и ситуативные
Аватара пользователя
Speranza
Гуру
Гуру
 
Сообщения: 22407
Зарегистрирован: Пт май 04, 2018 11:27 pm
Откуда: Germany
Медали: 8
Пол: Женский
Соционический тип: Дюма
Тип по психе-йоге: Гёте (ФВЛЭ)
Темперамент: Сангвиник
Профессия: филолог

Старый МХАТ и Чехов

Сообщение Speranza » Ср июл 25, 2018 11:41 pm

Фрагменты из монографии И.Соловьёвой о Немировиче-Данченко.

«Было очень хорошо, что мы не все знали и не все предвидели. Потому что если бы все предвидели, то, пожалуй, не решились бы на это дело».
Усмешливая фраза из воспоминаний Владимира Ивановича относится, уж верно, к большему, нежели непредвиденные организационные трудности.
Вряд ли инициатор встречи в «Славянском базаре» хотя бы для себя формулировал смысл того, что имел сказать: начинаем революцию в театре, даете ли мне на то руку?..
Немировичу-Данченко в год открытия МХТ должно было исполниться сорок лет. Это возраст, когда человеку естественно давать своей жизни — уже сложившейся — твердый окончательный статут, упрочиваться. Кто же в сорок начинает как революционер.
Он и искал человека, который поможет закончить и упрочить дело, им начатое. Примерно ясен был репертуар будущей труппы: Ибсен, Гауптман, Чехов, пока еще не разгаданные русской сценой. Примерно было ясно, кто войдет в эту труппу, в чем ее преимущества как труппы артистов единой школы (выпускники Немировича-Данченко разъезжались, но он их не терял из виду). Немирович-Данченко пробовал втянуть в свои планы Корша — Корша предложение не увлекло. Состоялся разговор о том же с Федотовым, — к сожалению, опять без результата. Естественно было искать дальше — всплыло имя Станиславского.
Немировичу-Данченко могло быть известно, что Станиславский в свою очередь ищет товарища для начала профессионального дела. Одно время предполагалось, что таким партнером будет Лентовский, антрепренер популярный и предприимчивый. С собранной им труппой и в снятом им помещении Станиславский ставил «Ганнеле» Гауптмана. Николай Эфрос, давши в «Новостях дня» хвалебную рецензию на этот спектакль, дал вслед и беседу с режиссером; тот рассказывал о планах Общедоступного театра в Москве, о намерениях дальше работать с той же труппой: необходимо «дисциплинировать наших будущих актеров, отучить их от привитых провинциальной сценой и кулисами привычек, увлечь сознанием великой серьезности исполняемого дела». Впрочем, ждать великой серьезности от Лентовского было наивно; не удивительно, что дело с ним разладилось.
Доходили толки и насчет намерений Станиславского сообщить профессиональный характер работе любителей, уже сыгравшихся в спектаклях Общества искусства и литературы.


Революцию в театре начал СЛЭ. ЛСЭ не собирался его изначально поддерживать, у него были свои собственные планы (не о революции, а скорее об эволюции), но когда пришло подходящее время - поддержал.

В общем, им легко и естественно было встретиться; каждый мог предположить, что другой будет ему небесполезен в достижении цели достаточно четкой и твердой.


У каждого была своя чёткая и твёрдая цель. Их цели совпали (или им показалось, что совпали).

Если вглядываться только в один из этих слоев, то все кажется идущим сумбурно. Расстраивается план за планом. Задумывали начать спектакли в театре «Парадиз» уже в зиму 1897/98 года — отпадает; успели сообщить театральным людям, что затеяна «Акционерная компания общедоступных театров и аудиторий» — «дело уже, что называется, на мази», но дело вовсе не было на мази, разве что заботами Константина Сергеевича был литографирован проект устава; строят планы, что в деле будут участвовать Кондрат Яковлев, Рощин-Инсаров, трагик Шувалов (в те годы — большая известность), — все это вилами по воде писано; и вилами по воде — насчет бюджета: составили, потратив на то вдвоем целый день в ноябре, подробную смету расходов, но из каких денег они будут оплачены? Представили доклад в городскую Думу: аргументы доступны даже не самому умному из московских гласных, мысль о пользе художественно полноценных зрелищ за малую плату для небогатого класса разжевана и вложена, но ни субсидии, ни хотя бы быстрого отказа в ней авторы докладной не получат (Дума тут же захочет поставить дело более широко, в комиссии о пользах и нуждах общественных предложат учредить не один, а десять городских народных театров, построить для них дома и устроить при каждом буфеты без спиртного и с разным печеньем, — известный способ не сделать ничего, утверждая, что нужно сделать больше…).
Деньги в конце концов собрали — их дали в основном люди знакомые и богатые, те самые, кто поддерживал и Общество искусства и литературы и Филармоническое училище. В жесте угадывалось честолюбие — довольно симпатичное, впрочем. Не в том честолюбие, что рассчитывают прославиться вместе с начинаемым делом; гордились: вот даем на очередную идею — в который раз на том теряем, но всегда пожалуйста.
Первым записался Константин Константинович Ушков, просил подчеркивать при случае, что он был первым, Немирович-Данченко не забывал это делать. Ведь вправду был первым. И Ушкову и всем были искренне признательны. Когда книжкой издадут «Отчет о деятельности за первый год (14 июня 1898 г. – 28 февраля 1899 г.)», имена тринадцати участников негласного «Товарищества для учреждения Общедоступного театра в Москве» благодарно выделят — не в строку:
К. С. Алексеев, Сав. Т. Морозов,
Д. Р. Востряков, Серг. Т. Морозов,
А. И. Геннерт, Вл. И. Немирович-Данченко,
К. А. Гутхейль, К. В. Осипов,
П. П. Кознов, И. А. Прокофьев,
Н. А. Лукутин, К. К. Ушков,
и В. К. Фирганг.
Но и теперь не идет обдуманно и по гладкому.
Можно было беспокоиться, не перенимают ли облюбованную тобою мысль, не выйдут ли с нею к публике, пока у тебя заминки.


У них были конкретные планы подготовки, но всё пошло не так, как планировали и собирались.

Можно было беспокоиться, что поломаны твердые планы. Предполагали, что приготовят репертуар — десять-пятнадцать спектаклей, покажут его в Москве, прежде «обкатав» на дачных или провинциальных сценах; но так не сделали. Подчеркивали важность срепетованности — ас осени стало негде репетировать: архиповский сарай не отапливался, Щукин освобождать переарендованный у него «Эрмитаж» не собирался…
Но Немирович-Данченко, еще недавно так любивший присловье «лучше откажусь от дела, чем от порядка в деле», не досадовал и не спешил вернуть задуманное в предположенную колею. Как будто он подспудно знал, что дело уже обретает собственный ход и смысл; давал ему свободу осуществлять свой, со стороны еще неясный порядок.
Прошел год, прожитый хлопотно, в переговорах, в подсчетах и пересчетах, в писании безответных докладных, в хождениях просителем по кабинетам, в посасывающей тревоге, что время идет, а все стоит, — и вот к концу его светло и явственно сквозит иное его содержание, и понимаешь, что прожил его именно так, как было должно, и сама затяжка, видно, была во благо: разве они знали прежде то, что теперь стало их открытием.


Как СЛЭ с его [ЧС] [БЛ] воспринмает [ЧЛ] [БС] ЛСЭ.

Конечно, Немирович-Данченко и раньше знал Станиславского; выделял, когда доводилось писать. Все же тень отчужденности по отношению к людям богатым и вольным, на досуге занимающимся тем, что для других кусок хлеба и судьба, на его восприятие ложилась. Он не мог не видеть, как безраздельно Станиславский отдается тому, чем занят; однако ведь и капризу иногда отдаются безраздельно. Человек дела, Владимир Иванович был насторожен против людей затеи.
О Станиславском и его спектаклях Немирович-Данченко держался мнения ходячего. Тем замечательнее то открытие, которое он сделал для себя самого. Немудрено восхититься тем, что увидел впервые, труднее одолеть инерцию восприятия; сменить точку, сменить взгляд и чувство.
Что Станиславский славится «народными сценами», было известно; хвалили слаженность. Как будто нечего оценить, кроме слаженности, хотя бы в сцене праздника в «Уриэле Акосте», с множеством разновысоких площадок, дающих возможность варьировать сценические композиции, с великолепием костюмов, с чопорными поклонами кавалеров, с движением танца и с медленно ширящейся пустотой вокруг еще не осужденного, но уже опасного человека. И паника на празднике, когда под гнусавый и зловещий трубный глас снизу и из глубины появляются черные раввины и гости бала, как перед Страшным судом, набрасывают одинаковые черно-желтые талесы — одежду молитвы — поверх пестроты своих нарядов…
Что Станиславский любит настоящее оружие, настоящие старинные вещи на сцене, тоже было всем известно; хвалили или пожимали плечами, толкуя о тратах и историзме. Но вот на бедре у Отелло, которого Станиславский играет приближенно к нам, человеком нервно подвижным, висит этот меч — какой-то безобразно тяжелый, странной формы, — и важно не то, настоящий ли он и мог ли быть такой меч, похожий на самурайский, у венецианского мавра, а важно пугающее ощущение сноровистости, когда Отелло убивает этим диким, старым, нежданно оказывающимся по руке оружием…
Да и вообще не прав ли Станиславский в своей любви к настоящим вещам на сцене, их стоит полюбить уже и за то, что они — настоящие, что над ними уже по одному этому не тяготеет рутина, что они не диктуют банальных мизансцен, как диктует их какая-нибудь дежурная, в десятой пьесе стоящая направо софа (и все знают, что там ей место, там пойдет сцена любовного объяснения, а налево полагается стол и два стула). Можно понять режиссера, если он начинает коллекционировать редкости — ткани, одежду, оружие, предметы обихода, — еще не зная, в каком спектакле они могут пригодиться, пленяясь их пока отдельной, пока замкнутой в себе образной энергией. Но ведь эта энергия таится не в одних вещах — курьезах и раритетах; можно попытаться извлечь ее из вещей нашей с вами жизни, из какого-нибудь вытертого ковра, расстеленного на траве в саду, из летнего гамака, такого самого, в котором всякий качался на даче, из крокетных молотков, из тусклых стекляшек старой оранжереи, из старых журналов, которые всегда читают летом, из хлопающего занавеса на садовой домашней эстраде, бог весть из чего еще… Эффект по жизни узнаваемой вещи взамен узнаваемой бутафории уже обещает пронзительную свежесть «сценизма жизни» взамен многоопытного «сценизма сцены», когда блюдется верность не действительности, а однажды установленному способу ее театрального изображения.
Что Станиславский наделен фантазией редкостной, как и редкостным даром находить сценические средства для ее воплощения, — это тоже было всем известно. Менее внятен был напор каких-то настойчивых собственных тем в возвращении их пластических, ритмических, звуковых мотивов; тот самый гнусавый и страшный звук трубного вторжения — ведь он пройдет через жизнь Станиславского, вернется с неба в «Каине»… и так же постоянна будет тема празднества, тема переполняющегося собой мира — вот как в «Потонувшем колоколе»: мир, именно переполняющийся собой, перетекающий, перекликающийся, перебегающий; неуловимый и телесный; какой-то пленительный туман материи, ее фантастическое, светящееся испарение…
Ритм, свет, звук обнаруживали в спектаклях Станиславского свою самодействующую, сюжетообразующую силу; предмет образовывал собственное поэтическое поле; на колках ритма, света, звука, предметности как бы натягивался, от них исходил сюжет, отдельный от сюжета пьесы, имеющий свой ход и свою власть.
Может смущать, как мощно строит свой режиссерский сюжет Станиславский и как беспомощно смотрит на внезапно сыплющуюся постройку, когда распор сил его сюжета и распор сил сюжета авторского в несогласии. В том же «Потонувшем колоколе» происходит именно так — спектакль в целом сыплется и падает; нетрудно сказать, в чем причина: «нетвердость внутренних линий, неясность или даже искажение психологических пружин и отсюда непрочность драматургического стержня» (укор — не Гауптману: его стержень вынут…). Средства, почти мятежные в своей самодействующей силе, не надо ли дисциплинировать целью?.. Не выбрать ли час, чтобы поговорить про все это с Константином Сергеевичем?
Но Немирович-Данченко не спешит с этим разговором, разгадывая исподволь возможности новых «сюжетообразующих» — ритма, звука, света, предметности и людской массы на сцене; разгадывая возможности контрапункта «двух сюжетов», один из которых можно назвать режиссерским…
Скоро Художественный театр сделает расхожим слово «подтекст»; сценическое открытие подтекста, однако, охватывает область более широкую, чем принято считать.
"Дюма" и "Гёте" в моём профиле суть типы временные, игровые и ситуативные
Аватара пользователя
Speranza
Гуру
Гуру
 
Сообщения: 22407
Зарегистрирован: Пт май 04, 2018 11:27 pm
Откуда: Germany
Медали: 8
Пол: Женский
Соционический тип: Дюма
Тип по психе-йоге: Гёте (ФВЛЭ)
Темперамент: Сангвиник
Профессия: филолог

Пред.След.

  • { SIMILAR_TOPICS }
    Ответы
    Просмотры
    Последнее сообщение

Вернуться в Бета

Кто сейчас на конференции

Зарегистрированные пользователи: Айрин1, cooler462, desert_rose, GoGo [Bot], Google [Bot], Google Search Appliance, Prokrust, Yandex 3.0 [Bot], Yandex [Bot]