В свежем осеннем воздухе звучал наглый джазовый вой: звенели тарелки, выводил руладу саксофон.
Они свернули с аллеи на площадку. На старых битых плитах парковой площади стояли пластмассовые белые столики. Сверху их подмачивал ноябрьский редкий дождь, на некоторых налипли влажные желтые листья. Гоготали парни, и пересмеивались группками девушки. Старички парочками сидели на скамейках. Тоже с пласти-ковыми стаканчиками в руках. Бойкая девица в костюмчике на каблучках разливала последнее халявное шампанское.
... приняла свой стаканчик в неловкие подмерзшие пальцы. Глотнула. Ледяные пузырьки ударили в нос. На площадке у деревянной эстрады выступали местные звезды, солистка в черном платье перехватила микрофон коротенькими красными перчатками и запела богатым грудным голосом.
Этот вечер навсегда остался в памяти связанным с туманом. С сумерками загустел и поплыл сверху и всюду мутный морок, размывая людские контуры, превращая скамьи и древесные кроны в неразборчивые серые пятна.
Плотная белесая пелена скрыла дощатый настил, завесила призрачной мглой фигуру певицы.
Странно и дико звучал дальний голос, плыл в туманном холоде, одурманивая и опьяняя.
Белая тьма все сгущалась и темнела. Толстая завеса кутала их одним одеялом на двоих. Ирина держала Ее за руку, и они уже куда-то брели, а потом почти бежали, все убыстряя шаг в этом густом неразличимом мраке.
Улицы города скрылись за низкими серыми туманными клубами, почти не различимые сигналы светофоров походили на обманные болотные огни. И только включенные фары медленно ползущих машин чуть разбавляли густую серо-молочную мглу.
И в голове был тот же туманный дурман, и в квартире, где слабая лампа в сорок ватт бросала тусклый рассеянный свет. И тоже играл джаз...